НЕСТОР МАХНО: КАЗАК СВОБОДЫ (1888-1934)

 Александр СКИРДА

---

 

XXXII : Историография и мифомания

На протяжении всего исследования мы обращались к источникам и ссылкам из первых рук, а именно, к рассказам и отчетам главных участников и свидетелей описываемых событий, опираясь также на архивные документы, опубликованные в официальных советских изданиях. В этом последнем плане, мы смогли, за некоторыми несущественными исключениями, использовать почти все напечатанные тексты. Естественно, что ко всем конкретным указаниям, заимствованным оттуда, следует относиться с обычной в этих случаях осторожностью, так как мы не могли иметь прямого доступа к архивам, откуда они взяты. Среди документов, которые могли бы придать большую полноту некоторым разделам нашего исследования, отметим полные подшивки трех махновских газет, из которых мы смогли познакомиться только с несколькими отдельными номерами. Содержащиеся в музее ЧеКа - НКВД - КГБ, «Воспоминания» или «Исповедь» Алексея Чубенко, махновского руководителя, взятого в плен красной армией и вынужденного «исповедываться», также могли бы оказаться очень полезными для нас, так как из них доступны только небольшие отрывки, цитированные Кубаниным. Также Аршинов написал свою Историю махновского движения в подполье в России и четыре первые редакции, более или менее завершенные, были утеряны вследствие обысков ЧеКа вместе с фундаментальными документами о движении: личными записями Махно, биографическими справками о самых активных повстанцах, полным комплектом газеты Путь Свободы (содержавшим, насколько нам известно, 43 номера) и многими другими ценными источниками. По логике вещей, все эти материалы должны находиться в архивах ЧеКа или красной армии; Лебедь, например, намекает на номера газеты Путь Свободы разного формата и напечатанные на бумаге разного цвета. Кроме того, архивные фонды румынской и польской полиции, возможно, содержат также захваченные ими документы о Махно; можно также выдвинуть подобную гипотезу о чемоданчике с бумагами, находившемся у Гриши Бартановского и захваченном парижским Гестапо во время Второй мировой войны. Все эти материалы, возможно, когда-нибудь позволят дополнить описание фактов и деяний махновского движения, если они не были навсегда утеряны в бюрократических полицейских лабиринтах или не стали жертвой времени (разрушения бумаги) и неизбежных для войны уничтожений.

Представляется уместным составить краткий хронологический обзор имеющихся печатных источников. «Всякому князю - свой почет!» Мы начнем, таким образом, с точки зрения победителей, ленинцев, для которых История - это особая область, позво­ляющая через прошлое контролировать настоящее и оправдывать все «человеческие жертвы», совершенные во имя построения их гегемонической власти. Первые исследо­вания, одновременно политические и военные, предназначались для партийных и армейских кадров, и были написаны, когда борьба с махновцами была еще в разгаре: следовало объяснить необходимость «малой гражданской войны» и информировать о целях и способах борьбы повстанцев. Ничего удивительного, таким образом, в том. что они были опубликованы (1) в журналах для внутреннего пользования, небольшим тиражом, и что, на первый взгляд, они поражают своей объективностью, за исключением, разумеется, того, что касается поражений и потерь, понесенных красной армией, пунктов, по которым требовалась самая большая сдержанность. Такая «объективность» объяснима: она была необходима, чтобы военные и политические кадры могли извлечь из нее полезные уроки. Любопытно, что последующие советские монографии воздерживаются от упоминания об этих исследованиях, считая их, несомненно, слишком благоприятными для махновцев. Самая важная из них, бесспорно, статья Ефимова - которую мы многократно использовали, - так как она отличается тем, что дает обобщающий анализ борьбы против Махно в 1920 году. Другие статьи посвящены отдельным боям и избегают описывать слишком подробно поведение повстанцев.

Главный военный руководитель, на которого была возложена задача борьбы против махновцев, Эйдеман, взял на себя труд выявить с политической точки зрения аспекты украинского «бандитизма», которые подлежат осуждению (2). Другой крупный стратег красной армии, бывший царский полковник Какурин, извлекает урок из этой борьбы против «бандитизма», бичуя его как «особую социальную болезнь», и проповедует развитие полицейского аппарата для его подавления (3).

Первое обобщающее официальное исследование о Махновщине, написанное в сентябре 1921 года, появилось за подписью Д.Лебедя: Итоги и уроки трех лет анархо-махновщины. Автор ставит перед собой цель изучить «кулацкий и мелкобуржуазный бандитизм» этого движения, хотя отличает его от других «бандитизмов»: петлюровского или социалистического независимого, популистского, анархистского, контрреволюцион­ного буржуазного и помещичьего, и, наконец, от казацкой Вольницы. Этот винегрет получает странный вкус, когда Лебедь приравнивает украинских бедняков к русским «середнякам»! Смысл этого в том, чтобы сделать вывод, что «середняки», сторонники Махно, соответствуют русским кулакам и принимают анархистскую идеологию, как самую приспособленную для борьбы против советской власти! Первый «практик анархического учения Махно сделался орудием кулаков» (4). Выкрутасы этой диалектики вынуждают автора еще сказать, что первый союз с Махно не мог быть продолжитель­ным, так как его принципы «свободы, выборности командиров и его средства партизанской войны» разлагали красную армию. «Благодаря этой агитации наименее сознательные группы лиц из красной армии переходили к Махно. Особенно это было заметно среди матросов (5)». Попутно, Волин награждается титулом «духовного отца» Махно. Затем Лебедь утверждает, что IV-й съезд повстанцев, запрещенный Троцким, имел целью отделить махновский район от основной Украины, превратив его в республику «безвластную Махновию». Чуть дальше небольшая коррекция стрельбы: махновская армия не состояла «полностью из кулаков, в нее входили также настоящие крестьяне-бедняки» и целые группы «комбедов» - комитетов бедного крестьянства, созданных ленинцами - часто присоединялись к повстанцам (6). Отметим также интерес­ное определение идеала повстанцев: «Проведение общественных начал таким образом, чтобы люди могли пользоваться жизнью и ее благами в равной степени; организация общественных отношений таким образом, чтобы не было никакой зависимости не только одной группы от другой, но и отдельных индивидуумов друг от друга, чтобы не было признаков власти в людских отношениях» (7).

Формально признав, что обвинения в соглашении между махновцами и белыми не соответствует действительности, Лебедь считает, что лозунг анархической коммуны не учитывал «неподготовленности рабочего и крестьянина к этой социальной стадии»: он связывает «диктатуру рабочих» с развитием продуктивных сил и подчеркивает необходимость хорошо организованного центрального аппарата рабоче-крестьянского государства для успешного восстановления экономики. Проливающее свет замечание Лебедя: «Опасность, и самая большая, заключается в проникновении мелкобуржуазных настроений в рабочие кварталы, на фабрики и заводы, в отсталые и уставшие рабочие массы» (8). Он констатирует по этому поводу, что восставшие матросы Кронштадта подхватили махновский лозунг «свободных советов и III-ей социальной революции», поэтому к ним даже присоединились некоторые члены партии, особенно молодые. Анархо-махновцы, которые не скрывали своих симпатий к этому восстанию, даже перепечатывали кронштадтские листовки. Наконец, чтобы оправдать три последовательных соглашения с махновцами, которые, заметим попутно, признают только два из них, - Лебедь считает, что это «является практикой основного отношения пролетарской партии к мелкой буржуазии, мы могли с ней сговариваться, соглашаться, но должны были ей овладеть».

Он не видит, таким образом, никакого «греха» в вооруженной борьбе против повстанцев, так как это лишь «вопрос исключительно тактический» (9). Такое специально состряпанное рассуждение не лишено неясностей и более кричащих противоречий и явственно демонстрировало трудности, возникшие у власти, неспособной оправдать свою борьбу против махновского «бандитизма». Тем не менее, оно будет повторяться как назойливый припев во всех последующих официальных оценках, иногда приукрашенных вариантами. Это не умаляет ценности данного исследования: оно содержит пространные извлечения из махновской прессы и неоценимые фактические данные, заимствованные из источников, к которым мы не можем иметь другого доступа.

Три года спустя появился рассказ Исаака Тепер-Гордеева, бывшего члена Набата, у которого ЧеКа, вероятно, потребовала признать свои ошибки и покаяться. В действительности, воспользовавшись поводом обрушиться на Махно, он с усердием взялся составить настоящий обвинительный акт против своей бывшей организации. Его аргумент выглядит достаточно странным: Набат якобы управлял Махновщиной на расстоянии, чтобы захватить независимую территорию, где бы он мог осуществить социальные эксперименты анархизма! Он заходит так далеко, что представляет своего бывшего товарища Арона Барона как «диктатора» махновского движения на протяжении значительной части 1920 года! Это не помешало ему украсить свое изложение многочисленными шпильками против махновских «кулаков» и другими предательствами, подсказанными ему чекистским «научным руководителем». Этот памфлет имеет единственную положительную сторону: в нем приведены подробности о некоторых махновцах, и, что особенно важно, впервые воспроизведен полный текст соглашения, подписанного в октябре 1920 г. между махновцами и красной армией.

В 1926 году отметим появление любопытного предисловия Анисева к книге И.Калинина, бывшего белого журналиста, Русская Вандея (о донских и кубанских казаках). Автор предисловия протестует против представления Махно, как простого бандита, который вербовал в свою армию благодаря раздаче награбленного. По его мнению, «такая оценка Махновщины может быть признана точной только для второго квартала 1921 года», так как было бы ошибкой не замечать за «бандитизмом» Махно общее крестьянское восстание против диктатуры помещиков и генералов. Подобное изложение наводит на размышления. С одной стороны, оно занимает непропорционально большое место в предисловии, с другой, приходится прочесть книгу Калинина от первой до последней страницы, чтобы обнаружить всего несколько строк о Махно! (10).

В следующем году в монографии «Деникинщина» Д. Кин признает, что махновцы были настоящим «кошмаром для белых», но одновременно он утверждает, что «Анархия была знаменем, за которым кулаки прятали свои устремления (11)». В том же году появилась официальная монография, посвященная Махновщине, написанная Кубаниным под покровительством Покровского, в то время «хозяина» официальной историографии. Кубанин претендует на научность и осмысление с марксистской точки зрения «единственной в этом столетии попытки воплотить в жизнь анархический коммунизм». Он тщательно изучает социальные и экономические характеристики движения, аграрную политику большевиков на Украине и различные периоды Махновщины. Однако его метод выглядит более убедительным, когда он констатирует, что центры движения соответствуют самым активным революционным уездам 1905 года, чем когда он пытается объяснить его возникновение уровнем производства сахарной свеклы! Примечательно, что он не ссылается почти ни на какое из предшествующих официаль­ных исследований, имплицитно не признавая за ними никакой ценности. Его рассужде­ния шиты белыми нитками: махновское движение якобы состояло в своей массе из «середняков», которыми руководили в период борьбы против белой контрреволюции «бедняки» и рабочие, а затем, во время борьбы против советской власти, - «кулаки» (12). Его вывод в такой же мере упрощенный: Махновщина следовала правильной линии в 1918 и 1919 гг., когда боролась против иностранных оккупантов и белой реакции, но когда противопоставила себя Москве, она стала контрреволюционной! «Вся история Махновщины есть история метания юго-степного середняка между реакцией и революцией (13)». Несмотря на такое ограниченное утверждение, книга остается чрезвычайно полезной, за неимением других источников, для понимания разных аспектов махновского движения, как благодаря многочисленным цитатам, приводимым цифровым данным и использованием - впервые - архивов ЧеКа и красной армии, так и некоторым «признаниям» об «ошибках» ленинской аграрной политики и об ориентации большевистской партии-государства, о чем сейчас пойдет речь. Начнем со следующего «перла»: «В критике советской власти махновцы указывали, что в Советской России нет свободы слова, печати и т. д., которые коммунисты якобы обещали. Эти мелкобуржуазные революционеры не понимали, что, если мы проводим диктатуру пролетариата, то, следовательно, являемся противниками демократических свобод. [...] Когда и где большевики говорили о свободе, равенстве и братстве во время диктатуры пролетариата? (14)».

Если бы ленинцы позволили себе такое заявление в 1917 г., можно побиться о заклад, что очень быстро История их забыла бы. Десять лет спустя они могли спокойно показать действительный цвет своей власти! Кубанин напоминает затем, что совхозы были «организованы по типу городской национализированной промышленности, т. е. продукты их должны были поступать в распоряжение государства, что вызвало недовольство мелкобуржуазного производителя, который понял лозунг «заводы рабочим, земля - крестьянам» в мелкобуржуазном синдикалистском смысле; т. е. что вся земля и все фабрики поступают в непосредственное распоряжение производителя - «трудящихся на этих землях и фабриках (15)». Он отмечает также, что многочисленные антисоветские, а «точнее антипролетарские» движения проходили во имя «Советской власти» (16). Наконец, в одном из примечаний он проводит параллель с одним из средств борьбы махновцев - индивидуальным террором - и средствами, которые применялось кулаками в 1927 г., признавая, следовательно, продолжение антибольшевистской борьбы крестьянства (17).

Для осуждения этих махновских средств борьбы Кубанин очень своевременно обнаружил в архивах Эйдемана личный дневник «жены» Махно, некой Гаенко, убитой весной 1921 г., в котором перечисляются, в негативном освещении, действия повстанцев. Махно напрасно будет опровергать всякую связь с этой самозваной супругой и легко опровергать инкриминированные факты и даты, указанные в этой «утке», ничто не поможет: этот «дневник» остается до сих пор аргументом, которым размахивают как дубиной советские историки и их иностранные приказчики, - такие как Арагон (18) - для разоблачения махновских злодеяний.

В 1928 году по случаю второго издания «рассказа» Герасименко Батька Махно мы получили возможность прочесть предисловие и критические замечания П.Е.Щеголева, известного до тех пор в качестве крупного специалиста по декабристам, Пушкину и Лермонтову, то есть по XIX-му веку, а также одного из основателей Музея Революции в Ленинграде. Он начинает с цитирования ортодоксальных мнений Яковлева и Троцкого о Махновщине, затем рассказывает о Куриленко, Каретнике, Иване Лепетченко и Викторе Белаше, как будто бы они были живы и «мирно работали на Украине», сожалея о том, что они не писали мемуаров: материалы и воспоминания, опубликованные об этом периоде слишком часто, по его утверждению, «сомнительного качества», тогда как недооцениваются те, которые могли ли бы иметь первостепенное значение. Затем он называет Герасименко «наивным» за то, что тот утверждает, что Махно помешал Деникину овладеть Москвой, что было поводом в первый раз в письменном виде обнародовать в СССР такую оценку. В целом, предисловие Щеголева написано в выдержанном тоне, зато примечания в меньшей степени официальны: он высмеивает рассказы Бориса Пильняка и «молодого французского писателя Жозефа Кесселя», «роман» которого сплошь построен на выдумке! Главная новизна этой публикации состоит в том, что она содержит в приложении воспроизведение полного текста директив и телеграмм Махно, отправленных в Москву по поводу Григорьева и его смещения с поста командира дивизии красной армии, а также публикации его длинного письма Аршинову о последних эпизодах антибольшевистской борьбы в 1921 году. С этими документами, заимствованными из труда Аршинова, советская публика ознакомилась впервые. Щеголев подчеркивает это сам и, не колеблясь, говорит о «колоритности языка» письма Махно, которая заставляет вспомнить «лучшие страницы бабелевских новелл о гражданской войне». Можно задаться вопросом, что привело этого почтенного историка, умершего три года спустя, заинтересоваться так вплотную Махно? Несомненно, едва скрываемая симпатия (19).

В том же году появилась монография Руднева, что-то вроде популярного издания Кубанина, поскольку в ней не содержится ни примечаний, ни ссылок. Автор пересказывает всю историю движения более последовательно, чем Кубанин: он открыто враждебен по отношению к Махновщине, ставшей лишь «ширмою для кулацкого движения», но признает, однако, что она имела решающее значение в борьбе против Врангеля в 1920 году. Руднев рассказывает также об «усилиях Махно, направленных на честное соблюдение заключенного с большевиками союза» и указывает, что красные части и командиры присоединялись к махновцам на протяжении 1921 года. В то время эти утверждения звучали святотатственно. Отметим отдельно заключение: «Советская власть говорит свое, а «трудовое крестьянство» говорит свое. Советская власть стоит за то, что власть на землю должна быть в руках государства, раз это государство рабоче-крестьянское. А так называемое «трудовое крестьянство» (в действительности - зажиточное) за то, что земля должна быть в полном распоряжении местного общества, которое само лучше всех сумеет ее распределит» (20). Этот анализ дает, таким образом, довольно четкое представление об антагонизме между соответствующими концепциями повстанцев и государства-партии большевиков.

В 1930 году, во время жестоко проводимого «раскулачивания» в историческом журнале украинской КП Jlimonuc icmopiї появилась статья Эрда с анализом политической программы анархомахновщины, не вносящая сама по себе ничего нового, поскольку в ней повторяются все предыдущие официальные исследования (21). Эта тема становится вновь актуальной только в 1937 году, когда в Испании сталинисты столкнулись с испанскими анархистами. Ем.Ярославский опубликовал обобщающее исследование Анархизм в России, переведенное на многие языки, в котором он вновь повторяет самые избитые обвинения против махновцев, оставляя, несмотря на все, выход для испанских анархистов «доброй воли», так как, по его словам, «махновское движение не всегда было враждебным революции, с самого начала и на всем протяжении своего существования. Были «моменты, когда оно помогало революции (22)». Прямой намек на два союза, заключенных с ленинцами, что вовсе не означало, что эти последние могли согласиться со «свободными советами», вызывавшими благородный гнев Ярославского: «Само понятие совета без никакой власти это одна из самых губительных выдумок, исходящая от меньшевиков и белогвардейцев. Это свет, который не греет (...), холодный огонь, это старческое бессилие, это пустая и вредная фраза (23)». Верно, что эти сталинские годы знаменуют сильное обогащение мстительной терминологии, поэтому автор, не желая отставать от официальных речей, клеймит «развратных гадов» и других «монстров» на службе у международной реакции! У него нет больше социальных оттенков, как у Лебедя и Кубанина: «ненависть махновцев к крестьянам-беднякам, это была ненависть кулаков к крестьянам-беднякам и к рабочим (24)». В этом бреду он доходит до того, что говорит о «Махновском Гуляй-польском государстве», о «кулацком полицейском государстве со своими, палачами, тюрьмами, безответственными деспотическими командирами, армией» и о полном разрушении «свободы прессы и политической свободы (25)». Кажется, здесь Ярославский прибегает к проекции и приписывает махновскому движению черты, характерные скорее для его собственной партии. Только анархо-синдикалисты, примкнувшие к большевикам, находят оправдание в его глазах, так как «они осуществляли небольшой шаг вперед к правильному пониманию революции, ее движения и ее задач». Речь шла о том, чтобы очевидным образом указать испанским анархо-синдикалистам из CNT путь, по которому они должны следовать. В унисон измышлениям этого жалкого господина в 1938 г. появилась статья в первом издании Большой советской энциклопедии, посвященная Махновщине: «контрреволюционное движение кулацких слоев украинского крестьянства в 1918-21. [...] При штабе Махно в Гуляй-Поле был создан "вольный всенародный совет", заправилами которого были анархисты, кулаки и белогвардейцы. [...] Рейды махновцев сопровождались жестокими грабежами, еврейскими погромами и убийствами коммунистов. Пьяная, разгульная жизнь махновцев, возможность пограбить, понасильничать привлекали в отряды Махно большое число уголовного элемента и всякого рода искателей приключений, авантюристов» (26).

В это же время началась серия «Московских процессов», привлекших внимание мирового общественного мнения, более впечатленного этой внутренней борьбой, чем судьбой миллионов крестьянских жертв сталинской коллективизации предшествующих лет. Для рассмотрения причин этого сведения счетов была создана международная комиссия из представителей «левых». Мало-помалу она продвинулась так далеко, что стала требовать объяснений от Троцкого, уже несколько лет изгнанного из «святая святых», по поводу его собственного поведения по отношению к матросам Кронштадта и Махно. Бывший большевистский «Карно» соизволил ответить: «Махно был смесью фанатика и авантюриста. Но он стал средоточием тех же тенденций, которые вызвали кронштадтское восстание. Кавалерия вообще наиболее реакционный род войск. Человек, сидящий верхом, презирает пешего. Махно создал кавалерию из крестьян, у которых были свои лошади. Это - не забитые деревенские бедняки, которых Октябрьская революция впервые пробудила, а крепкие и сытые крестьяне, которые боялись потерять то, что у них было. Анархические идеи Махно (отрицание государства, непризнание центральной власти) как нельзя лучше отвечали духу этой кулацкой кавалерии. Прибавлю, что ненависть к городу и городскому рабочему дополнялась у махновцев боевым антисемитизмом». (27)

Вскоре, он повторился, заявив безапелляционно, что «только совершенно пустой человек способен видеть в бандах Махно или в кронштадтском восстании борьбу между абстрактными принципами анархизма и государственного социализма» (28). Троцкий оставался верным самому себе, таким, каким он показал себя во время своего наступления против махновцев в июне 1919 г. Он показал, таким образом, свою неспособность понять вырождение русской революции. Ни коим образом не пересматривая вопрос о своем собственном участии в этой губительной эволюции, совсем напротив, он продолжал доказывать свое право на большевистское наследие, восхищенный своим братом-близнецом Сталиным, используя те же аргументы и анафемы. Только незадолго до того, как он сам стал жертвой методов, которые он так хорошо применял против революционных повстанцев, Троцкий частично пересмотрел свои резкие суждения о Махно, который «имел хорошие намерения, но действовал явно плохо (29)». Надменность, стоившая ему стольких врагов внутри своей собственной партии, заставила его еще раз сыграть самую красивую роль: того, кто знает, как следовало действовать «хорошо», или «плохо».

Начиная с этого времени, и на протяжении почти двадцати лет, над Махновщиной воцарилась свинцовая тишина. Это было благодатное время для «продажных писак на службе» у режима: разве не дошло до переписывания всей истории гражданской войны, чтобы обнаружить в ней отважные подвиги, хорошо скрытые до тех пор, любимого «отца всех народов», Иосифа Виссарионовича Джугашвили - Сталина! Например, в книге некого А.В. Лиховата о «Разгроме национальной контрреволюции на Украине в 1917-1922 гг.» на 651 странице ни слова не сказано по поводу Махно! Воскрешение подобных воспоминаний могло внушить некоторые идеи инакомыслящим, которыми кишела гигантская тюремная камера, называемая СССР!

В 1962 г. в украинской энциклопедии, махновское движение все еще отождествля­ется вперемешку с «кулаками, эсерами, анархистами и петлюровцами», а вольные советы становятся «советами без коммунистов». Все остальное излагается в соответствии с такими взглядами (30). Придется ждать 1964 года и результатов хрущевской оттепели, пока появится сколь нибудь интересное исследование, в котором рассматривался в рамках «малой гражданской войны» военный и политический аспект борьбы против махновцев. Изданная тиражом только в 2140 экземпляров, работа Трифонова предназначалась для «студентов-историков, преподавателей средних школ и университетов, а также для партийных работников». Поскольку «малой гражданской войне» во времена «культа Сталина» совершенно не уделялось внимания: «Главное внимание в книге сосредоточено на показе деятельности ЦК РКП (б) и Советского правительства во главе с В.И.Лениным, местных партийно-советских органов, Красной Армии, ВЧК, ЧОН, милиции по разгрому банд» (31). Трифонов предостерегает, что борьба, которую вели против диктатуры пролетариата кулаки под руководством мелкобуржуазных партий эсеров, меньшевиков, анархистов и им подобных, была инспирирована и организована международным империализмом. Это предостерегающее заклинание остается по-прежнему актуальным, так как хорошо известный прием, состоящий в том, чтобы возложить на внешних врагов причины внутренних «трудностей», позволяет оправдать самые жестокие репрессии. Несмотря на такой подход, в работе даются многочисленные детали, заимствованные из архивов, в частности о военных операциях. Но ее истинный интерес состоит в критическом отношении к предшествующим монографиям о махновском движении.

Из всех противоположных по взглядам источников цитируется только книга Аршинова. Автору, названному «учителем и духовным отцом» «архибандита» Махно, не удалось, по словам Трифонова, скрыть «зоологическую ненависть к коммунизму»: книга утратила ценность из-за своего «антикоммунистического яда»! Что касается Лебедя, ему вменяется в вину некритическое использование источников (вероятно, его пространные цитаты из махновской прессы), как и его определение Махновщины, как «мелкобуржуазного бунтарского духа». Тепер обвиняется в том, что он не рассеял сомнения относительно Махно и даже «попытался его реабилитировать»! Кубанин якобы допустил серьезные методологические ошибки, касающиеся определения социальной природы и политического характера «украинского бандитизма». Трифонов исправляет его: Махно и его окружение представляли интересы самых богатых сельских кулаков с 1918 года! Кроме того, Кубанин не проявил достаточного критического подхода к «Воспоминаниям» арестованных махновцев и слишком часто ссылается на Аршинова, без необходимой проверки. Только Ярославский получил пощаду в его глазах и заслуженно: они одного происхождения, только сталинизм Трифонова попросту обходится без Сталина (32).

Наконец, в 1968 году появилась статья Семанова. В ней однозначные суждения Трифонова в свою очередь смягчены: «Махновщина - по его словам, - несомненно, пользовалась до определенного времени поддержкой сравнительно широких слоев крестьянства, именно поэтому борьба с ней была делом долгим, трудным и кровопролитным» (33). Семанов ставит себе задачу «показать ее разрушительную сущность и отсутствие каких-либо позитивных идеалов» в движении и легко достигает этой цели, так как в источниках - полностью уже известных - он обращает внимание на самые негативные аспекты, которые могли подтвердить его тезис. В конце этого историографического обзора отметим монографию Канева, посвященную анархизму, в которой автор возмущается против «Современных буржуазных фальсификаторов истории, которые представляют их в качестве таковых и обвиняют большевиков в их уничтожении. Для объективного исследователя совершенно очевидно, что дело не в коварных замыслах большевиков. Уничтожение Советской властью анархистской конфедерации "Набат" и махновщины было продиктовано самой логикой гражданской войны, когда стоял вопрос "кто - кого"» (34).

Начиная с 1920 годов, регресс очевиден. По сравнению с литургическим прославлением роли Ленина и партии, исследования Ефимова, Антонова-Овсеенко и, в меньшей степени, Лебедя и Кубанина, выглядят образцами объективности! Эти авторы не боялись широко цитировать тексты махновцев и приоткрывать некоторые слабые места и недостатки ленинского режима, пост-сталинские авторы «житий святых», не колеблясь, отнимают у противников своих еретических тезисов всякое право на слово.

На западе историки долгое время довольствовались рассмотрением взглядов победителей, почти систематически игнорируя «малую гражданскую войну» 1920-1924 годов. Несколько лет назад произошла явная эволюция в данном вопросе, и несколько исследований обозначили возрастание интереса к данному периоду. Среди работ на английском языке привлекают внимание монографии Михаила Палия, американца украинского происхождения, и Микаэля Мале, шотландского историка (35). Их намерение состояло, некоторым образом, в том, чтобы реабилитировать в университетских кругах Махно и украинское повстанческое движение, которым он руководил. Это, несомненно, похвальная цель, но, на наш взгляд, второстепенная, поскольку более важно познакомить более широкие круги с опытом украинских анархо-коммунистов и извлечь из него полезные уроки для современного революционного проекта. Рассмотренные в общих чертах факты и деяния махновцев, а также совокупность военных операций, связанных с этим, остаются изолированными от общего контекста русской революции. В этом мы снова находим классический недостаток университетских исследований, которые довольствуются холодными перечислениями событий, не вдаваясь в их глубокий анализ и, особенно, не описывая со всеми необходимыми подробностями их ключевые фазы. В методологическом плане некоторые фундаментальные источники, как, например, книга Ефимова, опущены или использованы недостаточно, тогда как использование других, сомнительных, становится источником спорадических неточностей. Несмотря на все, можно только радоваться публикации этих отличных исследований, ставших противовесом к посредственным книгам англосаксонских университетских ученых, затрагивающим данную тему.

На французском языке, начиная с 1920 годов, доступными были только книга Аршинова и первый том Воспоминаний Махно. В 1947 году появилась посмертно изданная книга Волина Неизвестная революция. Автор ранее обещал большой труд о Махно и Махновщине, возможно виной тому война или другие обстоятельства, но мы не можем подводить итог. Процитируем для памяти критический отзыв, написанный в то время Идой Мэтг:

Далекий от того, чтобы нам открыть новые факты, автор воспроизводит целые страницы из Истории махновского движения, написанной Аршиновым в 1921 году. Напротив, он ничего не цитирует из личных Воспоминаний Нестора Махно, оригинал которых он нашел под подушкой на смертном одре Махно в больнице. Его описание Махновщины содержит, несомненно, интересные факты, но его историческая ценность снижается из-за отсутствия ссылок, помпезности стиля и некоторой отталкивающей саморекламы. В заключение, автор, стремясь достигнуть предела объективности и непредвзятости, пускается в описание личностных отрицательных черт Махно, и эта не очень изысканная «непредвзятость» удивительно напоминает посмертную личную месть. (36)

Это справедливые критические замечания, так как мы смогли констатировать пространные перефразировки и цитаты из Аршинова и Махно, а несколько исторических анекдотов, рассказанных самим Волиным, не могут оправдать его моральных рассуждений о Махно и его товарищах, совершенно неуместных после подобного демарша.

В 1970 году первый том Воспоминаний Махно был переиздан, благодаря стараниям писателя Даниеля Герэна. В кратком предисловии он напоминает характерные черты движения и сожалеет о его «некоторой относительной слабости», вызванной «недостаточным присутствием анархической интеллигенции в его рядах», хотя, по крайней мере «отрывочно движение получало помощь извне (?)». Герэн нам сообщает, пользуясь случаем, о публикации «блестящего психологического портрета Махно, написанного английским писателем Малькольмом Мензисом». Этот «портрет» появился в 1972 году, в переводе с английского рукописного текста и не оправдал наших ожиданий, так как автор, в своем полном незнании предмета, удовлетворяется воспроизведением некоторых автобиографических текстов Махно, доступных на французском языке, а также нескольких, неизвестно где собранных сплетен, поскольку он не дает нигде ни одной ссылки, и сдабривает все это психологическими размышлениями, свидетельствующими больше о его собственном внутреннем беспокойстве, чем о Махно. Герэн не останавливается на этом пособничестве «подлому удару осла умирающему льву»: в связи с публикацией антологии анархистских текстов, которые ничего не могли сказать против, он представляет движение как «гигантскую жакерию, сопровождавшуюся партизанской войной, под руководством борца за справедливость, своего рода Робин Гуда (...), относительно грубого мужика (...), партизанской войной, которая предвосхищала революционную войну китайцев, кубинцев, алжирцев и героического Вьетнама». Не побоявшись этих противоестественных параллелей, автор предисловия добавляет, что Троцкого следует «уважать», потому что он «был великим революционером» и «ошибки, накопленные большевистской властью между 1918 и 1921 годами, вершиной которых был, наверное, Кронштадт (и Махно? - А.С.), не уменьшают ни в коей мере убежденности и гениальности авторов Октябрьской революции (38)». Это противоречивое суждение Герэна свидетельствует о невозможности совместить несовместимое: его ленинско-троцкистские симпатии, его пыл неофита, пропагандирующего странную смесь, названную «либертарным марксизмом» и анархизм махновцев.

В 1975 году Володимир Голота (по-видимому, украинского происхождения) защитил в Страсбургском университете докторскую диссертацию об украинском махновском движении, в которой после лишенной воображения компиляции ограниченных источников на французском и некоторых на русском и украинском, приходит к неоднозначному выводу, близкому к тезису Герэна (39).

Исходя именно из этих французских «источников», Ив Тэрном, хирург-уролог и историк в свободное время, опубликовал в 1981 году небольшую книгу о Махно. Оставим в стороне неточности, путаницу и темы, не имеющие отношения к предмету, и познакомимся с медицинско-историческим диагнозом автора: «Махно был открывателем», посредником между народом и его вхождением в историю, диастатическим элементом (!), ускоряющим реакцию и действующим только там, где у него были средства для действия(?) (40)».

Кое-кто, возможно, выдвинет в качестве смягчающего обстоятельства симпатию этих авторов к Нестору Махно. Этот аргумент представляется малоубедительным, принимая во внимание саму личность украинского анархиста, не склонного ни к какой любезности. Он, несомненно, не оценил бы способ, которым жалкие «защитники» пользуются, чтобы выпятить самих себя.

Несмотря на слабости и явные упущения трудов этого типа, можно объяснить их появление нехваткой работ о Махно, достойных этого имени: очевидно, что они никогда не смогли бы быть опубликованы, если бы французские официальные историки серьезно изучили этот вопрос, как это сделали их англо-саксонские коллеги Палий и Мале. Так, Роже Порталь, профессор русской истории в Сорбонне, в небольшой книге, созданной в 1970 году, не колеблясь, говорит о Махновщине как о «движении анархистского толка, в котором объединились под командованием Махно очень разные политические и социальные элементы, поочередно присоединявшиеся к большевикам, затем к белым армиям, что усложняло еще более ситуацию, движение было ликвидировано в 1921 году; часть его войск вошла в красную армию (41)». В случае, если этот «мало осложненный» сорбонец пожелает получить разрешение на печатанье у Кремля, укажем ему, что даже советские историки пошли уже дальше! Подобный подход к Махно и к русской революции вообще заслуживает рассмотрения вопроса, какой должна быть методология, действительно соответствующая объекту. Подчеркнем, прежде всего, условие sine qua non: требуется, прежде всего, отличное знание русского языка, поскольку все источники доступны только на этом языке. Тем не менее, это условие является необходимым, но не достаточным, так как владеющих русским языком во Франции достаточно. Желательны и, возможно, необходимы также другие критерии: строгое и широкое рассмотрение различных точек зрения всех участвующих сторон. Эта работа предполагает, таким образом, полную независимость ума, а именно, никакой зависимой связи с «научным руководителем» или любым другим «князьком», никакого стремления понравиться или не понравиться власть предержащим или возможной «клиентуре». Мы видим, что такой подход отстраняет от дела дилетантов, жадных к «славушке», и университетских исследователей, озабоченных «продвижением» карьеры. Добавим также к этому интенсивные усилия, которых требует проверка точности и своевременности ссылок, необходимость предоставить читателю максимум данных для понимания, короче, выполнения неблагодарной и изнурительной работы, которая многих отталкивает. Однако ставка чрезвычайно важна: миллионы людей боролись и отдали свою жизнь за убеждения, другие продолжают борьбу; только это имеет значение, а не самолюбие или известность тех или иных. В противоположность фанатической аксиоме ленинцев - «только правда является революционной», известно, что собой представляет эта односторонняя истина, - мы принимаем девиз: «только поиск правды является революционным». Только с таким намерением, на наш взгляд, можно осуществить результативный подход - среди других - к событиям 1917-1921 годов.

В заключение этого библиографического обзора следует рассмотреть область, в которой только что названные правила не имеют никакой силы: художественную литературу. Приведем несколько примеров таких «произведеньиц», не останавливаясь на них слишком долго. Ветлугин, русский белогвардеец, нашедший пристанище в Париже, первым дал сигнал в своем опусе, изданном в 1920 году, посвятив целый раздел «украинской ночи», а, в действительности, Махно, представленному в самом карикатурном свете. Автор приписывает ему следующие слова: «Свободной России не нужны ни почты, ни телеграфы. Предки наши не писали писем и не телеграфировали, а счастья было больше!» (42). По мнению автора, Махно меняет политическую ориентацию каждой осенью! Ветлугину вторит Елена Извольская, дочь бывшего царского посла во Франции. Она приписывает Махно в качестве «первого подвига» «убийство предводителя дворянства, который имел неосторожность прийти проверить некоторые подозрительные счета». Махно был «отправлен в Сибирь, откуда он несколько раз бежал (...). Его боятся и его любят как бога», за этим следует еще несколько выдумок такого же дурного пошиба (43).

З.Арбатов опубликовал рассказ о Махно с претензией на биографию. Махно в его описании - человек «малого роста, почти карлик, с длинными руками, ладони которых доставали коленной чашечки, с бледно-желтым, изъеденным оспой лицом и с круглыми темно-коричневыми глазами, он напоминал собою сову, ослепленную ярким светом». Автор, представляется как сын хозяина дома, в котором Махно якобы устроил свой штаб во время захвата Екатеринослава. По его словам, махновцы систематически рубили саблями на улицах всех тех, кто был одет в меха и хорошие пальто, забавляясь тем, что отсекали головы одним ударом, и другими действиями, не нуждающимися в комментариях, так как они, несомненно, свидетельствуют об умственном заболевании самого Арбатова (44). Уже цитированный Герасименко представляет Махно в таком же духе: в одиннадцать лет он якобы был «продавцом кружев» в Мариуполе и отличался непокорным поведением, за что часто получал палкой от своего начальника, который как будто признавался, что «за три месяца поломал сорок палок на спине и голове юного Нестора, и все безрезультатно», так как тот мстил, отрезая пуговицы на одежде! Мы видели, как использовал эти «источники» Жозеф Кессель. Однако он не был единственным: Борис Пильняк (45) «выдал» рассказ в таких же тонах. Оба подверглись резкой критике советского историка Щеголева, как было указано выше. Отметим для памяти, что Багрицкий, Маяковский и Демьян Бедный «состряпали» мерзкие «вирши» о Махно: так, например, последний из них: написал «Был Махно - бандит такой / Со святыми упокой! / В нашей стройке грандиозной / Был он выброшенным пнем, / Как чудно в стране колхозной / Вспоминать теперь о нем!» В.В. Маяковский, обожатель Ленина, прибавил свое: «били Деникина, били Махно, так же любого с дороги смахнем». Пролетарский граф Алексей Толстой (не имеющий никакой родственной связи со своим знаменитым однофамильцем), бывший закоренелый монархист, ставший курителем фимиама Сталину, повествует о Махно и повстанцах в одном из романов, с таким же болезненным воображением (46). Паустовский, «либеральный» сталинец 1950 годов, описал странную сцену следующим образом. Нам представляет фантастическое развитие интриги: сцена происходит на станции Помощней. Перед рассказчиком проезжают во всей скорости три эшелона махновцев; тем не менее, он успевает заметить множество малейших деталей того, что ему показалось «горячечным бредом»:

«хохочущие рожи парней, увешаны оружием - кривыми шашками, морскими палашами, кинжалами с серебряным набором, кольтами, винтовками и парусиновыми патронами. На папахах, кубанках, кепках, котелках и ушанках мотались от ветра огромные черно-красные банты. Самый большой бант я заметил на измятом цилиндре. Владелец его в обрезанной для удобства дохе стрелял в воздух - очевидно, салютовал затаившей дыхание от ужаса станции Помощней. У одного из махновцев ветром снесло соломенное канотье. Оно долго каталось кругами по перрону и наконец легло почти у самых ног дежурного. У этого канотье был легкомысленный вид, несмотря на зловещий черный бант.

[...] возможно прежний владелец поплатился жизнью за свою страсть к франтовству».

Потом пронесся матрос с «длинной как у жирафа шеей, в разорванном до пупа тельнике. Очевидно, тельник был разорван нарочно, чтобы татуировка всем была видна. [...] Я не успел ее рассмотреть, помню только путаницу женских ног, сердец, кинжалов и змей. Сизый пороховой рисунок татуировки был сдобрен розовой, как земляничный сок, краской. Если у татуировок бывает стиль, то это был стиль "рококо"». (47)

Что же происходит в голове Паустовского? Несомненно, серьезные психические завихрения, поскольку он может описывать сцену, длившуюся несколько секунд, на шести страницах, полных мельчайших деталей! Тем не менее, не ему принадлежит главный удел, в этом жанре. Один американский писатель-фантаст выводит на сцену некоего «Кастора Крахно», вождя анархистского движения «Смерть жизни!» Французский издатель, опасаясь, что намек недостаточно прозрачен, взял на себя труд решить «уравнение Крахно=Махно, которое непосредственно определяет рамки и намерения романа Бэйли. В этом звездном королевстве, раздираемом гражданской войной, Крахно поднимается, чтобы горячо проповедовать анархизм, нигилизм и смерть жизни (48)». Наконец, автор одного исследования о «Казаках» утверждает, не моргнув глазом, что «Махно был коренастым блондином, строго одетым в черное (...), его настоящее имя Афука Вида, он еврей, еще в юности уверовавший в идеи анархизма (49)». Что можно сказать обо всей этой помоечной литературе, которую некоторые «начинающие махнологи», упомянутые выше, не опасаются использовать для обоснования своих измышлений? Оставим специалистам - «литературоведам» заботу определить патологические причины вдохновения этих писак, мифомания и низость которых может сравниться только с их бездарностью.

Добавим наше личное свидетельство: в 1960 годах в Москве во время демонстрации фильма, снятого по пьесе В.Вишневского Оптимистическая трагедия, одна из сцен, представляющая Махно на паланкине и под зонтиком, должна была рассмешить публику. Однако сотни зрителей отреагировали на нее ледяной тишиной, что свидетельствует о том, что никто не был обманут официальным маскарадом.

Представляется своевременным (50) рассмотреть некоторые публикации и новые материалы, которые мы получили после издания нашей книги, являющейся результатом восемнадцати лет исследований и проверок, то есть чуждой всякой импровизации, в отличие от большинства публикаций на данную тему. В целом в них выпячивается сенсационная сторона некоторых обвинений и утверждений, вследствие чего в тени остается истинный смысл махновского повстанческого движения. Таков, например самиздатовский текст, опубликованный Павлом Литвиновым (внуком министра иностранных дел времен Сталина) под заглавием Нестор Махно и еврейский вопрос (51). Автор стремился доказать, что Махно никогда не был антисемитом, а напротив, «заслуживает, чтобы евреи уважали и чтили его память». Эта попытка выглядела бы достаточно приятной, если бы, в действительности, автор не ломился в широко распахнутую дверь, поскольку, как было показано выше, даже большевистские историки всегда опровергали это абсурдное обвинение. К тому же, Литвинов увязывает этот вопрос с возрождением еврейской национальной идеи и даже с попыткой создать революционный еврейский «Сион» на Украине! Положительным в этом является все же то, что Литвинов пользуется случаем, чтобы напомнить основные характеристики и достижения махновского движения, в частности его решающую роль в разгроме белых. Отметим, что использованные источники были опубликованы за пределами России. Некоторые из них взяты из русских анархистских журналов, издававшихся во Франции и Соединенных Штатах в 1920 и 1930 годы: то есть они все же достигли своей цели в самой стране, способствуя восстановлению истины.

Несмотря на некоторые неточности - Махно якобы работал в Париже киномехаником! - это исследование заслуживает того, чтобы о нем знали особенно в Израиле и в среде еврейских читателей, поскольку многие из них все еще являются жертвами «слухов» о Махно. Напротив, оно не дает ничего нового западным читателем, располагающим гораздо более полными текстами и работами на данную тему. Поэтому трудно понять сенсационную рекламную шумиху вокруг него со стороны некоторых французских и итальянских анархистов. (52) Возможно потому, что на протяжении многих лет недоставало исторических и теоретических исследований и работ об анархизме. Этим объясняется тот факт, что многие анархисты превратились в «доброжелательную публику» и хлопают в ладошки, как только какой-нибудь университетский ученый или кто-либо, не имеющий никакого отношения ни к движению, ни к его идеям, соблаговолит проявить интерес к Анархии!

К нам попал также экземпляр другого рукописного текста на русском языке, посвященного жизни Левы Задова-Зиньковского, командира подразделения, переправившего тяжело раненого Махно в Румынию в августе 1921 года. Автор рукописи, некий Яков Гридин, представляет себя в качестве бывшего сотрудника НКВД (Чека вначале была переименована в ГПУ, затем в НКВД, а на сегодняшний день называется просто КГБ), недавно эмигрировавшего в Израиль. По версии Гридина, Задов, который руководил некоторое время махновской службой разведки, во время изгнания в Румынию установил контакт с ГПУ и оказал ему ценнейшие услуги. В частности, якобы завлек на Украине в ловушку капитана французской контрразведки и убил его во время сна. Все это было сделано, чтобы доказать ГПУ свою благонадежность и получить реабилитацию себе и своему брату. В этом шпионском рассказике фигурирует даже красивая заплаканная вдовушка, утешить которую поставил себе цель Задов! Самое уязвимое место в нем как раз в утверждении, что Задов якобы получил приказ от своего московского начальства «ликвидировать» Махно, который в это время, в 1922 году, якобы находился в одном из лучших варшавских отелей (на самом деле он только «наслаждался» долгим и тяжелым пребыванием в городской политической тюрьме!). Задов якобы успешно справился со своим заданием и преспокойно жил себе до «плохих» сталинских чисток 1937, когда его бросили в темницу.

Поскольку настоящая история Задова нам неизвестна, можно пускаться в фантазии по поводу его судьбы. Однако слишком много развелось маловероятных историй и следовало бы, в первую очередь учитывать, что в большевистских исследованиях Лева Задов и его брат представлены как исполнители «черных дел» Махно, в частности как безжалостные палачи большевиков. Во-вторых, они были убежденными анархистами с 1905 года, за что просидели многие годы в царских тюрьмах. В третьих, они неоднократно доказали свою преданность махновскому движению.

Все это вызывает очень скептическое отношение к подобным измышлениям по их поводу, если только их не путают с другими лицами. Впрочем, следует быть готовым к другим откровениям в подобном стиле со стороны советских еврейских эмигрантов, ибо многие из них были, подобно Гридину, бывшими сотрудниками ГПУ или привилегированными чиновниками государственного аппарата и других инстанций советского режима, или же их детьми или родственниками. Разумеется, не может быть и речи о малейшем доверии к пропагандистским маневрам подробного рода, конечно, разве только в поддержку этих измышлений будут приведены веские доказательства и документы. (53)

Мы упоминали в нашей книге о существовании рукописного текста воспоминаний о Махно Иды Мэтт, члена группы Дело труда с 1925 по август 1928. Одному из мелких издателей пришла в голову щедрая мысль издать его брошюрой в двадцать восемь страниц (исходная рукопись состоит из шести листов с четвертью!). Брошюра приправлена несколькими личными замечаниями о «радикализме Нестора Махно. В этом он предстает совершенно современным, и выходит практически и исторически за рамки анархистской идеологии... Для Махно революция ни в коем случае не может быть проверкой какой-либо идеологии - будь она даже анархистской - она разрушение всяческих идеологий» (54). Вот уже несколько лет модно пользоваться термином «идеология» под всякими соусами и во всех смыслах, но если понимать под ним связную концепцию жизни и общества можно с пользой сравнить эти поспешные и пустые утверждения с мнением по этому вопросу того самого Махно, широко представленному в его статьях, содержащихся в настоящей книге. Относительно текста Иды Мэтт, мы его уже охарактеризовали. Некоторые ее замечания похожи на «медвежью услугу»: «Махно завидовал евреям», но был «способен поддерживать дружбу с евреем, без особого усилия воли». Он завидовал также интеллигентам и, что серьезнее, «завидовал» карьере красных генералов Буденного и Ворошилова до такой степени, что «в его голове, невольно, роилась мысль, что он также мог бы стать генералом Красной армии. Однако сам он мне этого никогда не говорил» такой «телепатический» подход в значительной степени подрывает значимость подобных оценок и может даже доходить до низкого поклепа и мелких сплетен; лучше сразу прекратить это. Ида Мэтт, с которой мы были знакомы лично, заслуживает высокой оценки за другие более значимые статьи.

Перейдем к рассмотрению одной из самых интересных библиографических новинок. Мы отметили в своей монографии о Махно существование остающихся неизданными по настоящее время рукописей Волина, к которым мы не имели доступа. Они находились у Розы Дубинской, вдовы первого издателя посмертной книги Волина Неизвестная революция, затем были «возвращены» при помощи силы старшим сыном Волина, Игорем Эйхенбаумом, который в то время придерживался политических взглядов, очень далеких от взглядов отца. Если верить рассказу Розы Дубинской, историк Даниэль Герэн, кажется, сыграл в этот момент неоднозначную роль. Затем мы получили его опровержение, в котором он утверждает, что это дело произошло без его ведома. (55)

Нам также стало затем известно, что в обращении находится несколько копий этих рукописей: прежде всего у Даниэля Герэна, затем в секретариате по истории Французской федерации анархистов, наконец, одна из них была сдана на хранение Лео Эйхенбаумом, вторым сыном Волина, в «Банк Звука и Изображения», основанный Роланом Форнари.

Благодаря любезности этого последнего мы смогли ознакомиться с этими нашумевшими неизданными материалами Волина. Что входит в их состав? Так вот, к большому нашему удивлению там в особенности имеется заключение Неизвестной революции, которое было преднамеренно изъято в четырех следовавших друг за другом изданиях книги. Это достаточно значительный текст - сто десять листов (56) - из которого, только часть, описывающая встречу Волина и Троцкого в Нью-Йорке незадолго до их возвращения в Россию в 1917, была использована Даниэлем Герэном в его антологии «Ни бог, ни господин». Ввиду того, что именно он занимался публикацией последних изданий Неизвестной революции, мы спросили у него, почему они были лишены этого «заключения», такой естественной части любого труда. Он ответил, что решение было принято совместно с Игорем Эйхенбаумом, так как им представлялось, что содержание этого заключения «ослабляет» остальную часть книги. В свою очередь мы прочли это заключение и придерживаемся иного мнения. Оно нам представляется связанным прямой нитью с психо-моральными анализами Волина. Если он и ошибается, представляя мировые события «с 1914 до сентября 1940» как «разрушительный период мировой социальной революции», а конструктивный период должен был «пройти значительно быстрее», то всегда можно сослаться на право на ошибку, но ни в коем случае, как нам кажется, нельзя подвергать цензуре посмертное произведение, изымая из него «заключение», призванное придать целому полноту смысла. Желательно, чтобы в следующем издании книги этот пробел был попросту восполнен. (57)

Среди неизданных бумаг фигурирует также переписка Волина, последнего периода его жизни, в которой он касается интересующей нас здесь темы. В одном из писем какому-то Анри, датированном 04.11.1944 в Марселе, он обрушивается на некого Фремона, который якобы «распространял слухи о его взаимоотношениях с Махно». Фремон якобы знал из «уст самого Махно, что с некоторых пор, Махно и я не были в прежних дружеских отношениях. Возможно Махно даже его немного науськивал на меня» и он якобы выдвинул «абсурдное обвинение» против него «в похищении документов Махно». В качестве «формальных свидетельств, наглядно показывавших бессмысленность этого грубого вымысла» Волин приводит в свою пользу следующие три факта:

1) Он якобы «пожертвовал целых два года своей деятельности в 1921-1923, чтобы опубликовать «Историю махновского движения Аршинова», Волин добавляет: «я говорю именно «пожертвовал», так как я мог бы использовать свое свободное время для собственной литературной работы, которую меня просили сделать и которая меня интересовала»;

2) Волин уступил дорогу Аршинову, так как сам он участвовал в махновском движении только шесть месяцев, тогда как Аршинов оставался в нем до конца и, следовательно, имел «большее право писать его историю». Впоследствии Волин только использовал его историю и довольствовался тем, что добавил к ней несколько своих личных эпизодов в той части Неизвестной революции, которая посвящена махновскому движению. В этом плане, здесь имеется лишь констатация фактов, известных искушенному читателю, но хорошо, что Волин напоминает об этом сам;

3)   Он ссылается на свою работу по «литературному редактированию» II и III томов «Воспоминаний Махно», опубликованных на русском языке в 1936 и 1937. Затем последовали французские переводы его предисловий к этим двум томам, а также часть его введения о махновском движении, заимствованная из Неизвестной революции. Волин завершает свое второе письмо тому же Анри от 11.11.1944, высказывая пожелание, что его уточнения "удовлетворят любопытство товарищей " и "докажут им, что враки о моем поведении лишь последствия грубой и глупой клеветы, которая делает ставку на неосведомленность многих товарищей об истинной ситуации". Не имея больше никаких других сведений о точном содержании указанной «клеветы», мы можем только фиксировать аргументы Волина, которые каждый оценит по-своему.

Отметим, в особенности, важные уточнения Волина, касающиеся судьбы рукописей Махно: его супруга Галина Кузьменко вынуждена была сжечь чемодан с документами своего спутника во время немецкой оккупации и якобы сообщила об этом Волину незадолго до своего отъезда в 1942 в Германию. Отметим непоследовательность в ее действиях: было бы более уместным доверить эти документы надежным друзьям или какой-нибудь библиотеке.

В других письмах, адресованных Мари-Луиз (Бернери), Волин воспроизводит полную историю своих работ о русской революции, а фактически касается генезиса «Неизвестной революции». В этом письме он также сообщает о будущей книге о Махно, но ему трудно найти «способ взяться за нее». Он рассчитывал использовать записи к лекциям о Махно в 1935-36 гг. Из-за туберкулеза у него на это не осталось времени, и вскоре он умирает, оставив этот проект в виде записей и набросков. Все это составляет, тем не менее, двести тридцать шесть страниц, частично отпечатанных. Рассмотрим их содержание.

Текст озаглавлен «Махно, попытка изучения загадки личности». В этом тексте, написанном в 1945 г. рассматриваются общие положения о русской революции и приводятся автобиографические факты самого Волина. В первую очередь для нашей темы важно содержащееся в нем признание влияния Волина на Историю махновского движения Аршинова. Именно по его настоянию Аршинов якобы упоминает о недостатках движения и самого Махно, ответив ему, что «наряду с огромными положительными чертами движения те несколько просчетов, которые могли иметь место, не представляют никакой важности...» (листы 31, 45 и 126). По мнению Волина это «упущение» слабостей движения достойно глубокого сожаления, так как эти слабости «представляются ему более важными, чем положительные стороны». Эта оценка определяет его общий тон: он чередует похвалу и самую резкую критику, например, набросок общего портрета Махно: «это была личность чрезвычайно сложная, наиболее подходящим словом было бы «запутанная»: какой-то гений «считавшийся» замечательным, полный недостатков, грубых и утонченных, тата же огромных как и черты гениальности»... «Несомненно, он принадлежит в русской революции к тому типу личностей, которых нельзя понять до конца, личностей которые навсегда остаются в истории несколько «туманными»... Огромные положительные качества сочетаются в них с глубокими отрицательными склонностями (лист 38).

В незавершенном разделе, озаглавленном «гвоздь» дела, Волин обрушивается на свойственное «украинским крестьянам, как, впрочем, крестьянам всех стран (и даже работникам физического труда вообще) смешанное чувство недоверия, презрения, глухой враждебности, могущее доходить до приступов острой ненависти по отношению к интеллигенции, «не-трудящимся», «не-крестьянам». Затем он разоблачает «губительный предрассудок, очень распространенный среди революционных борцов»: «скрывать в такой же мере и насколько это возможно от «публики», даже от рядовых членов партии «теневые» стороны, слабости, провалы движения». Что касается самого Волина, он собирал «отчаянно медленно и по капле» «темные стороны», личности Махно: в 1938, «ему было известно уже немало фактов», но «приблизившись к концу своей работы (в конце 1941) он знал об этом гораздо больше...» запоздалые сведения могут вызвать справедливое удивление, так как Волин, по собственному признанию, хотя и провел полгода вместе с Махно в 1919-1920, «не знал о его личной, частной жизни ничего такого, что позволило бы ему проникнуть в самую глубь личности (Махно)». В частности, Махно «никогда не сделал малейшего шага, чтобы установить с ним личную дружбу». Таким образом, чтобы очертить истинную личность Махно, ему пришлось использовать в качестве основного источника признания Галины Кузьменко, спутницы Махно, отвергаемой, кажется, некоторыми «махновскими командирами» находившимися в изгнании во Франции (имена которых Волин к сожалению не указывает), которые как будто считали ее «неудачным союзом» Махно.

Волин набрасывает портрет Махно в очень хвалебных чертах: «быстрое и полное, я бы сказал, схватывание истины, которую ему удавалось выделить из всей совокупности жизни...» «Постоянное и верное, никогда неослабевающее внимание по всему, что он считал важным в жизни, в собственной или в жизни вообще ... наличие у него главной идеи, твердой и ясной, это также гениальная черта»... «Безграничная смелость и отвага не только в бою, но и в жизни вообще... он стремился сделать жизнь такой, какой хотел ее видеть...» «особое боевое, я не хочу сказать военное качество, ...он никогда не терял хладнокровие, смелость и действовал просто, точно, с ясной и холодной тактикой до тех пор пока не будет получен результат». Однако, Махно был «неуравновешенным гением с нервозностью выходящей за пределы нормы», и чем больше «проявлялись в нем черты гениальности, тем большие подъемы и падения он переживал» (листы с 58 по 63). После этих роз идут шипы. Волин отмечает, существовавшую между ними несовместимость характеров, доходившую до того, что, когда усилиями Махно его освободили из чекистской тюрьмы в октябре 1920, он сомневался, прежде чем присоединиться к нему на Украине. К тому же у Махно была, по его словам, досадная привычка хвататься за револьвер по любому поводу. Доходило до того, что он угрожал своей будущей супруге, возможно чтобы «испытать ее характер», а также членам совета махновского движения. Он расстреливал на месте некоторых дезертиров с фронта и повстанцев, виновных в мародерстве. Он якобы убивал таким образом людей «не рассматривая их дела и не зная были ли они виновными или невиновными» (лист 138). Если этот упрек обоснован, он нам кажется самым серьезным из всех критических замечаний Волина, так как в остальном, кажется, мы имеем дело с несколько навязчивой фиксацией с его стороны, вызванной, вероятно, стычками, через которые он прошел в эмиграции, как в личном плане (Махно обвинил его в отсутствии деликатности), так и в теоретическом (он был сторонником Синтеза, тогда как Махно был ярым платформистом).

Отметим также несколько неожиданных неточностей в сведениях Волина; Махно у него фигурирует под своей настоящей фамилией Михненко, под которой он зарегистрировался по прибытии во Францию, и умирает на год позже чем в действительности. Возможно, эта путаница и обвинения объясняются условиями жизни Волина в то время, когда были написаны эти заметки: во время немецкой оккупации в Марселе, когда ему следовало ожидать всего от гестапо и петэновской полиции и когда он испытал суровость и лишения подпольной жизни. Тем не менее нам кажется, что ключ к пониманию неприязни между этими двумя людьми следует искать в противоречии между крестьянином-борцом и интеллигентом-моралистом, оторванным от социальной практики. (58) Волин, кажется, злопамятен, так как он напоминает, что в Берлине в 1925 году, увидев Махно впервые много лет спустя, он ему заявил, что он «интелигент, Аршинов - рабочий, Махно - крестьянин» образуют «троицу», и им следует держаться «неразлучными». Махно, якобы его не послушал (59) и все «разрушил», «напиваясь, возможно, больше чем до того». Это была «вне всякого сомнения натура гениально одаренная, способная активно и яростно преследовать поставленную цель, человек, обладавший замечательным умением и в то же время способный скатиться с высоты в самые глубокие пропасти, дойти до состояния «человеческого отребья» (лист 75). Точно также, на Украине, Махно не захотел подчиняться его «моральному влиянию» (лист 142) и остался под влиянием «камарильи», состоявшей из части махновских командиров. Несмотря на все свои «качества», Махно оставался для Волина «человеком неграмотным; некультурным и невоспитанным» (лист 60), тем более, что у него было «предубеждение против всего, что не было крестьянским. Будучи сам 100% крестьянином, он глубоко понимал крестьянскую жизнь и имел склонность критиковать все, что не было крестьянским. Он не очень доверял рабочим, потому что, рабочий, по его мнению, уже в некотором роде деморализован безумной и плохой жизнью городов и промышленности, где он находился бок о бок с хозяевами. Еще меньше он доверял интеллигентам и насмехался над ними. В этих условиях было трудно говорить с ним о недостатках его организации, потому что он отвечал всякого рода насмешкам, которые вас выбивали из колеи и отнимали у вас всякую возможность уладить вещи тем или иным образом» (лист 134). В другом месте Волин называет эти черты характера с еще большей четкостью: «слепое доверие крестьянству, недоверие ко всем остальным классам общества; некоторое презрение по отношению к интеллигентам, даже анархистам» (лист 49). Вот средоточие проблемы и больное место Волина! Считая себя «морально безупречным» интеллигентом, он претендовал на роль духовника Махно, чтобы направить его на «путь истинный». Вместо этого Махно отклонил его советы, возможно с насмешкой и действовал, следуя своим низким «мужицким инстинктам»! Доказательством этому случай, когда в эмиграции в Париже Волин публично обозвал его однажды «мужиком» (что для него должно было быть оскорблением, равноценным «темному грубияну» или чему-то в этом роде), и пришлось созвать анархистский суд чести чтобы уладить ссору. (60) Фактически из 236 рукописных листов в которых речь должна была идти о Махно, лишь ничтожная часть касается непосредственно темы, большую часть составляют беспорядочные авторские отступления. В доказательство к своим критическим замечаниям Волин приводит несколько конкретных случаев, свидетелем или участником которых он был. Все остальное - это только впечатления, слухи или непоследовательные откровения супруги Махно и кажется достаточно легковесным по сравнению с тяжестью выдвигаемых обвинений. Представляется очевидным, что доверие к этим сведениям должно быть соразмерно степени недружелюбия, которое Волин питал к Махно. Его вдохновение могло быть лучше, если бы он описал детально, а не в нескольких эпизодах, весь период своего пребывания в среде махновских повстанцев, если только он не провел его замкнувшись в своей культурной деятельности, не желая сближаться с «мужиками», чтобы иметь возможность говорить о них прямо и значимо, а не нуждаться в сведениях из вторых рук. Он мог бы также напомнить обстоятельства, предшествовавшие его прибытию в повстанческий лагерь: именно Махно послал отрад, чтобы освободить его из рук петлюровцев. По предложению и настоянию того же Махно он был назначен председателем Военно-Революционного Совета повстанческого движения на несколько месяцев, и все тот же Махно, выдвинул его освобождение одним из условий введения в действие военного и политического соглашения, заключенного с большевиками в 1920. Он забывает также рассказать о «показаниях», которые он дал следователю ЧеКа, показаниях по крайней мере критических по отношению к махновцам, поскольку советские историки использовали их в целях разоблачения повстанческого движения. (61)

По существу, все эти разрозненные аннотации, растворившиеся в общих рассуждениях, нам кажется, говорят больше о личности их автора, чем о личности самого Махно. Вероятно поэтому, они остались до сих пор неопубликованными. Однако, несмотря на их явно преувеличенный характер, эти тексты заслуживают, чтобы о них знали. Некоторые отрывки представляют несомненную ценность как свидетельства эпохи. Что же касается «настоящей» личности Махно, он сам достаточно обнаруживает себя в своих трудах - Воспоминаниях и статьях, так что нет необходимости обращаться к анархистским сплетням в поисках сенсационных «откровений».

 

¹ В дополнение к уже названным статьям и текстам, укажем на серию статей, появившихся в журнале красной армии. Армия и революция: Лихаревский, «Замешательство в Андреевке» (битва против Махно 14 декабря 1920), № 3-4, 1921; Макусенко, «Операции против Махно с 9 по 16 июня 1921», № 3-4; Эйдеман, «Махно», № 1-2. 1923; затем Н.Сергеев, «Полтавская операция против Махно», в «Война и революция», Москва, № 9. 1927; Ю. Романченко «Епізоди боротьби проти махновщини», Лimonuc революції, №4, 1931.

² Эйдеман. Борьба против восставших кулаков и бандитизма. Харьков, 1921.

³ H.Какурин, «Организация борьбы против бандитизма по опыту Тамбова и Витебска» в Военная наука и революция. № 1, 1922. Москва, стр. 83.

⁴ Лебедь, цит. соч., стр. 7 и 10.

⁵ Там же, с .16.

⁶ Там же, стр. 25.

⁷ Там же, стр. 33.

⁸ Там же, стр. 48 и 50.

⁹ Там же, стр. 53.

¹⁰ Калинин, цит. соч., стр. 1

¹¹ Д.Кин. Деникинщина. М., 1927, стр. 190-194.

¹² Кубанин, цит. соч., стр. 226.

¹³ Там же, стр. 98.

¹⁴ Там же, стр. 119.

¹⁵ Там же, стр. 59.

¹⁶ Там же, стр. 63.

¹⁷ Там же, стр. 114.

¹⁸ Aragon. Histoire de l'URSS. Paris. 1972, t. I, стр. 260-261.

¹⁹ В.И.Герасименко. Батько Махно, 2-е изд., Москва, 1928, стр. 6, 8. 38 и 107.

²⁰ Руднев, цит. соч., стр. 4, 90-91, 95-96 и 100.

²¹ Літопис icmopiї. Харьков. 1930. 1 (40), стр. 41-63 и 2 (41), стр. 28-49.

²² Em.Jaroslavsky, Anarchisme en Russie, Paris, 1937, стр. 68.

²³ Ibid., p. 74.

²⁴ Ibid., p. 89.

²⁵ Там же, стр. 90.

²⁶ Том XXXVIII, стр. 500-501.

²⁷ Victor Serge et Leon Trotsky. La lutte contre le stalinisme, Paris, 1977, стр. 175-176. (Текст датирован 6 июля 1937). По-русски Бюллетень оппозиции, № 56-57.

²⁸ Там же. № 66-67.

²⁹ Trotsky, Staline. английское издание, перевод с русского Маламута, Нью-Йорк и Лондон, 1941, стр. 337. Напомним, что этот отрывок и следующие за ним страницы, содержащие интересные самокритические замечания, отсутствуют во французском издании, опубликованном в изд. Grasset, Paris, 1948.

³⁰ Українська радянська енциклопедія. 1962, Том VIII, стр. 561-562.

³¹ Трифонов, цит. соч.

³² Там же, стр. 7-16.

³³ Семанов, цит. соч., стр. 37.

³⁴ С.Канев. Октябрьская революция и крах анархизма. Москва. 1974. стр. 348.

³⁵ Michael Palij, The Anarchism of Nestor Makhno. 1918-1921, an aspect of the Ukrainian revolution, Seattle and London. 1976; Michael Malet, Nestor Makno in the russian civil war. London. 1982.

³⁶ Masses. Socialisme et liberte. Paris, decembre 1948, pp. 30-31.

³⁷ Makhno. La Revolution russe en Ukraine. Paris, 1970, pp. 8-10.

³⁸ D.Guerin, Ni Dieu ni maitre. Paris, 1970, tome III, p. 134 et tome IV, pp. 5-6 et p. 53.

³⁹ W.Holota, Le Mouvement makhnovislte ukrainien, 1918-1921, et revolution de I'anarchisme europeen a travers le debat sur la plateforme. 1926-1934, Strasbourg, 1975 (ротаторное издание).

⁴⁰ Y.Ternon, Makhno. la revolte anarchiste. Bruxelles. 1981, p. 161.

⁴¹ R.Portal. Ru.ises et likraituens. Paris, 1970, p. 75.

⁴² А.Ветлугин. «Искатели приключений гражданской войны», Париж, 1921, стр. 148-150

⁴³ La Revue de France. № 16, novembre 1921, pp. 183-184.

⁴⁴ З.Арбатов, «Батька Махно», Возрождение. № 29, сентябрь-октябрь 1953, Париж, сентябрь-октябрь 1953, стр. 102-115; воспроизведение статьи «Екатеринослав 1917-1922», появившейся в Архиве русской революции, XII, 1923. стр. 83-148.

⁴⁵ Пильняк, «Разгром». Русский современник. III, 1924.

⁴⁶ А.Толстой. Хождения по мукам, Москва, 1962, том II и III.

⁴⁷ К.Паустовский. Повесть о жизни, Москва, 1966, стр. 855.

⁴⁸ В J Bailey. Les planetes meurent aussi, Paris, 1974, 4-eme de couverture.

⁴⁹ B. Brchcnet. Les Cosaques. Pans, 1972, pp. 287-289.

⁵⁰ Написано в 1984 г АС.

⁵¹ П.Литвинов, Нестор Махно и еврейский вопрос. Москва, двадцать страниц машинописи, датированных 18 июня 1982г. Этот текст был опубликован журналом Время и мы в Израиле, № 71, 1983 г.

⁵² A - rivista anarchica. 8 ноября, 1983, Милан (Италия).

⁵³ Рукопись на шестнадцати страницах (насчет судьбы Левы Задова-Зинковского читать дальше в послесловии А.С. 2001 г.).

⁵⁵ Письмо автору от 21 декабря 1982 г.

⁵⁶ Текст написан на французском языке,

⁵⁷ В двух последних изданиях этой книги заключение восстановлено - А.С. 2001 г.

⁵⁸ См. выше.

⁵⁹ Может он не был согласен с определением этой святой анархистской «Троицы».

⁶⁰ Ср.Протокол заселения в документах Ренэ Фукса. Архив Жана Мэтрона.

⁶¹ Это им не помешало обрушиться и на Волина; последний из них по времени Семанов утверждает даже по поводу «редактирования» Воспоминаний Махно, что Волин паразитировал на этом. С.Н.Семанов «Махновщина и ее крах», «Вопросы Истории», Москва, 1966, №9, с.52 (примечание 81).Кроме того, отметим скрываемый факт: брат Волина, Борис Эйхенбаум (1886-1959), был теоретиком школы «формалистов», затем известным литературным критиком в эпоху сталинского режима.