Александр шубин

Анархистскии сoциальнии oпьит 

(oт Maхнo дo испании 1917 - 1936 гг.)

Часть II

Глава V: Хранители опыта
(Дискуссии о путях анархистских социальных преобразований в российской эмиграции в 20-30-е гг.)

2. Переходный период

Опыт российской революции показал теоретикам российского анархизма, что одного разрушения существующего общества явно недостаточно для возникновения анархических отношений. Обращаясь к опыту недавней революции, анархисты искали в нем конкретные общественные формы, свидетельствовавшие о начале движения к анархии. Вот как представлял себе Г.Максимов обстановку в России в конце 1917 г.: "Нет больше государства, а есть Совет, который должен стать политической формой самой маленькой деревни! Нет частной собственности и нет собственника, а есть общественная собственность, вольная фабрика-коммуна и фабзавком должен сделаться экономической формой - синдикализм! Нет армии - ее заменила красная гвардия, то есть вооруженный рабочий и мужик! Нет помещика - плантатора, остался трудовой мужик и ассоциированное земледелие, которое должно было вытеснить кулаческий индивидуализм крестьянина!... Начала строиться Всероссийская Коммуна без бога, без царя и без хозяина..." (19).

Эта идеализированная схема далека от действительного положения вещей. В модели Г.Максимова большевиков пока нет. Нет и подчиненности им вооруженных частей, в том числе и красной гвардии. Нет развала хозяйственных связей. Появление большевизма, "убившего революцию", в этой схеме остается совершенно загадочным явлением. Идеализация октябрьской фазы революции у Г.Максимова - это неудачная попытка абстрагироваться от негативного опыта, выделив лишь позитивное, конструктивное начало в революции. Этот фрагмент говорит не столько о том, как было, сколько о том, как должно было быть.

Постепенное осознание необходимости конструктивных структурных и психологических предпосылок социальной революции влекло за собой и постановку вопроса о конструктивной программе анархистов. Отсутствие такой программы М.Мрачный считал одной из важнейших причин поражения анархистов в России (20). Выработка конструктивной программы стала одним из основных направлений теоретической работы анархо-синдикалистов.

При этом идеализированные представления о первых месяцах октябрьского этапа революции формируют новые подходы к самой конструктивной программе. Так, доказывая приемлемость советов в качестве революционного института, участник революционных событий в Кронштадте Е.Ярчук формулирует идею распыленной власти: "Октябрьская революция разбила централизованную власть, рассеяла ее по советам, чтобы довести там до окончательного уничтожения" (21).

Из этой идеи распыленной власти, то есть промежуточного состояния между государственностью и анархией, логично вытекает идея переходного периода от социальной революции к анархии: "Советы - еще не анархия. Но когда они наносят удар централизованному государству, разбивая вдребезги его аппарат - это является моментом переходной стадии к безвластному коммунизму" (22). Идея о переходном периоде была естественным результатом развития эволюционизма в анархистской идеологии.

Влияние этих идей российских анархо-синдикалистов оказалось заметным и в статутах Международной ассоциации трудящихся (МАТ) (другое название - Международное товарищество работников). Статуты, в согласии с позицией российских анархо-синдикалистов, исходили из того, что на место государства должны заступить свободные беспартийные советы и органы самоуправления рабочих и крестьян. Эта концепция очевидно навеяна российским опытом (23).

Российские теоретики продолжали все более последовательно развивать идею переходного периода от капитализма к анархическому коммунизму. А.Шапиро писал: "Когда большинство анархистов признает, что ближайшая революционная волна не будет стопроцентно анархической, то они этим самым признают, что социальная революция... делится на этапы... Однако, когда говорят о переходном периоде, то анархисты-догматики становятся на дыбы. "Переходный период" легкомысленно смешивается с "диктатурой"" (24).

Возражения идее переходного периода, как это ни странно, исходили из лагеря участников махновского движения, практика которого вполне соответствовали идеям распыленной власти ("вольные советы") и переходного периода - общество, установленное махновцами, очевидно не соответствовало критериям анархии, но уже рассматривалось как безгосударственное. Однако П.Аршинов, Н.Махно и В.Волин рассматривали махновское движение как элемент социальной революции, а не общественную структуру. Общество махновской "освобожденной территории" не считалось ими анархическим потому, что там еще шла социальная революция. В то же время этот процесс уже воспринимался Аршиновым как "начало строения нового общества" (25).

За этим на первый взгляд терминологическим разногласием крылось серьезное теоретическое расхождение. Опыт Российской революции привил участникам махновского движения стойкое неприятие идеи переходного общества от капитализма к коммунизму, которая находилась на вооружении большевиков.

Союз между анархо-коммунистами и коммунистами в период гражданской войны во многом был обусловлен общностью декларированной цели (под которой стороны понимали различные общественные структуры). Первоначально анархо-коммунисты терпимо относились к тому, что коммунисты собираются идти к коммунизму через некоторую переходную стадию - диктатуру пролетариата. Однако строительство этой диктатуры, по мнению анархистов, только отдалило коммунистический идеал, привело к установлению террористической диктатуры, против которой в конце концов выступили и рабоче-крестьянские массы.

Аршинов так представлял себе логику коммунистов, пытавшихся строить коммунизм с помощью государственных институтов: "период разрушения, преодоления сил капиталистического режима закончился, начался период коммунистического строительства, возведения пролетарского здания. Поэтому революция может теперь идти только через органы государства. Продолжение же прежнего состояния страны, когда рабочие продолжают командовать с улицы, с фабрик и заводов, а крестьяне совсем не видят новой власти, пытаясь наладить жизнь независимо от нее, носит в себе опасные последствия, может дезорганизовать государственную роль партии" (26). Такой же логики Аршинов ждал и от институтов переходного общества анархо-синдикалистов, так как "переходный период - это целая система, экономическая и политическая; она неизбежно начнет самодовлеть и может растянуться на сотни и тысячи лет" (27).

В отличие от анархо-синдикалистов, Аршинов считал, что состояние общества, возникающее в ходе революции - это начало строительства анархического общества, которое "затем безостановочно будет развиваться, совершенствуясь и укрепляясь" (28). Таким образом, структура общества, возникающая в процессе социальной революции - это уже и есть анархия, хотя еще и не совершенная. Принципы этой системы останутся неизменными при дальнейшем развитии.

По мнению теоретиков анархо-синдикализма, эта концепция П.Аршинова страдает тем основным недостатком, что она не учитывает необходимости преодоления общества, возникающего в ходе революции. Раз сама революция не является "стопроцентно анархической", то и общество, возникшее после нее, будет содержать многочисленные, хотя и распыленные, децентрализованные элементы власти и капитализма. Поэтому, считает А.Шапиро, следует "всемерно содействовать скорейшему изживанию этого этапа", вытесняя властнические элементы безвластническими (29).

В модели Аршинова такая постановка вопроса бессмысленна - нельзя изживать процесс строительства анархического общества. Анархо-синдикалисты систематически доказывают, что достичь анархического состояния сразу после социальной революции не удастся в любом случае: боевые отряды революции будут нести в себе элемент паразитизма и авторитарности, первоначальное количество запасов не даст возможности обеспечить потребности всех членов общества (прямое возражение П.Кропоткину периода "Хлеба и воли", подкрепленное ссылкой на более позднее мнение того же автора); синдикаты, которые будут организовывать производство, первоначально не будут включать в свой состав всех тружеников. А для обеспечения обмена в первое время до отлаживания универсальной кооперативной системы придется даже (по мнению влиятельного анархо-коммунистического теоретика Э.Малатесты) пользоваться деньгами, чтобы не оказаться вообще без средств обмена. Вывод один: первое время после начала революционных преобразований будет сохраняться "явное неравенство" (30).

Попытка навязать неанархическим массам полноценный анархический коммунизм будет иметь такие же плачевные последствия, как и попытка большевиков навязать коммунизм государственными методами (31). "Одним скачком анархо-коммунизм осуществить нельзя",- считает Е.Ярчук (32). Надо отдавать себе отчет и в том, что рабочие еще не освоили навыки самоуправления: "Принималось за аксиому, что стоит только рабочим захватить фабрики, заводы - и промышленность сама собой начнет творить чудеса" (33). Еще одна насмешка над иллюзиями раннего Кропоткина.

Чтобы научиться самоуправляться, нужно время. Но учиться следует начинать в первый же момент после революции. Ярчук считает необходимым "положить в основу производства самую широкую самодеятельность трудящихся масс, т.е. автономию и федерализм" (34).

Для осуществления коммунистического идеала, по мнению Ярчука, необходим прежде всего высокий уровень общественного богатства (совпадение взглядов с М.Неттлау, критиковавшимся радикальныи анархо-коммунистами) (35).

Впрочем, радикальные анархо-коммунисты, близкие по взглядам к Аршинову (среди них был и Н.Махно) соглашались с анархо-синдикалистами в необходимости разработки конкретной программы "следующего дня" после революции (36). Мало того, Аршинов первым формулирует развернутую концепцию организации производства сразу после социальной революции, которая, несмотря на все разногласия, во многом совпадает с мыслями анархо-синдикалистов. Захватывая фабрики в свои руки, рабочим, по мнению П.Аршинова, не следует думать о том, хватит ли этой фабрике сырья для того, чтобы начать работу. Социальная революция отменяет законы рынка и собственности: "Как революция социальная, она с первого же мгновения будет иметь в виду все сырье, имеющееся в стране и нужное промышленности" (37).

По мнению Аршинова, между моментами свержения Временного правительства в России и установления диктатуры большевиков был период, когда рабочие взяли в свои руки производство и наладили прямой продуктообмен (38). Эта идеализированная схема призвана подтвердить готовность рабочих трудиться на альтруистических принципах, бескорыстно снабжая друг друга сырьем и продукцией.

Впрочем, также исходя из опыта Российской революции, Аршинов признает, что первое время трудовые коллективы "вынуждены будут разрозненно вести производство" (39). Но вскоре начнется переход "от разрозненных хозяйственных начинаний к одному общему производству, обнимающему все отрасли добывающей и обрабатывающей промышленности в одно целое" (40).

Будет ли это целое включать в себя всех людей, проживающих на данной территории и уже потому имеющих право пользоваться результатами общего труда? Прагматичный подход к построению программы социальной революции диктует критическое отношение Аршинова к принципу "власти потребителей", то есть всех, кто оказался на территории, охваченной революцией. Общество должно быть организовано на "трудовом принципе", то есть распоряжаться экономикой должны организации трудящихся, а не все подряд (41).

Несмотря на то, что Аршинов считает "моральным долгом" революции накормить неимущие слои населения, главная задача революционной экономики состоит не в этом. Поскольку на прежних запасах страна прожить не может, революция прежде всего должна наладить "гигантскую мастерскую промышленности" (42).

Определяя принципы, на которых будет строиться организация промышленности, Аршинов писал: "сам аппарат народного хозяйства... может принадлежать и служить только всему обществу тружеников... Раз производственный механизм и средства производства будут принадлежать всем, то, естественно, производство не может быть построено на принципе частной и групповой собственности" (43).

Таким образом, Аршинов отрицает самостоятельность хозяйственных субъектов, даже если ими будут трудовые коллективы. Призрак конкуренции и "буржуазных противоречий" заставляет Аршинова стремиться к созданию единого "аппарата", который будет руководить хозяйственным комплексом страны и мира. Эта модель отличается не только от принципов бакунинской федерации самостоятельных коллективов трудящихся, но и от практики махновского движения, когда повстанцы передавали предприятия в полное распоряжение рабочих.

Хотя этот опыт относится прежде всего ко второй половине 1919 г., когда Аршинова уже не было в махновской армии, он не мог не знать о такой практике. Но хозяйственная свобода в условиях военной блокады махновского района привела к резким контрастам в положении рабочих тяжелой и легкой промышленности, что не соответствовало коммунистическим принципам Аршинова. В этом смысле он оценивал экономический опыт махновского движения не как анархистский, а как революционную импровизацию восставшего народа, и выступал за возвращение к классическим коммунистическим принципам единого руководства промышленностью. Но и государственная форма организации экономики подвергается критике - за власть чиновничества над трудящимися. Регулировать производство будет "общество", "обнимающее все предприятия и все отряды труда в одно целое" (44).

Как будет функционировать это общество? "Производственные объединения, которые в дни революции охватят большинство, если не всех трудящихся, или советы производителей, будут руководить производством по указам, которые широкая народная масса будет каждый раз выносить на общих собраниях, конференциях и съездах" (45).

Перманентные собрания должны стать гарантом от бюрократизации синдикальных органов: "Вопрос управления производством будет, конечно, решаться не отдельной производственной организацией, имеющейся в данном предприятии или в данной отрасли труда, а всей рабочей массой предприятий отрасли труда" (46). По мысли П.Аршинова, рабочее правление предприятия или отрасли не должно навязывать свою волю работникам. Оно будет только готовить материалы к собраниям, где все и будет решаться (47).

Аршинов не предусматривает возможной усталости масс от постоянных собраний, на которых будут решаться и те вопросы, в которых часть присутствующих ничего не понимает. Естественная в таких случаях манипуляция массовым сознанием также упускаются из виду. Не разъясняется и механизм взаимодействия большинства и меньшинства на собраниях и конференциях. Может ли большинство навязать свою волю меньшинству? Все эти проблемы остро встанут позднее, при обсуждении концепции Аршинова во время дискуссии вокруг предложенного им и его сторонниками "Проекта организационной платформы Всеобщего Союза анархистов". Остро встанут эти вопросы и в Испании.

Важнейший вопрос, который вызовет немало столкновений впоследствии, касался распределительных механизмов, которые возникнут в ходе революции. Аршинов предлагает создать общий продовольственный фонд, из которого будут удовлетворяться нужды тружеников. "Будут ли в деле распределения продуктов, а также в сношении города с деревней сохранены какие-либо средства обмена (деньги или подобные им знаки) или нет - это вопрос чисто технического удобства, а не принципа, и он может быть решен на месте и на деле самой трудовой массой" (48). Таким образом, отталкиваясь от опыта махновского движения, П.Аршинов допускает существование товарно-денежных отношений после революции. Но эти отношения должны замыкаться на распределительный центр (фонд), а не на прямой товарообмен между производителями.

Для того, чтобы связать центральный фонд с производителями и потребителями продукции и исключить при этом возникновение стихии рынка, Аршинов предполагает создание технических органов снабжения, "до некоторой степени напоминающие собою современные трудовые кооперативы, но отличающиеся от них полным отсутствием личного (кооперативного) интереса..." (49). Появление личного интереса, выделяющего какую-либо группу из общей монотонной массы производителей-потребителей, грозит нарушить целостность общества и привести к конкуренции и эксплуатации.

Но как быть с социальными группами, которые не захотят присоединиться к этому монолиту? Следует ли принуждать их к участию в общей экономической системе? Такие вопросы задавались Аршинову оппонентами, которые подозревали его в желании построить новое государство, основанное на принудительном труде (50). Аршинов отвергал подобные обвинения: "От людей, не пожелающих работать в будущем трудовом обществе, мы действительно потребуем одного - оставить нас и наше трудовое общество в покое... Им будет предоставлена полная свобода устраиваться по своему с условием, однако, не насиловать никого из ближних" (51).

Такая постановка вопроса отрицает насильственное "приобщение к труду". Но Аршинов не рассматривает и возможности появления заметных масс тружеников, которые захотят жить вне единого "трудового общества" и будут работать в соответствии со своими групповыми интересами. Взаимоотношения "единой мастерской" с такими коллективами, с целой параллельной экономической системой трудовых коллективов в работах Аршинова не рассматриваются. Махновское движение еще “не доросло” до постановки этой проблемы в связи с краткостью “созидательных” периодов его истории. Испанская революция поставит эту проблему со всей очевидностью.

Характерен осторожный подход Аршинова к аграрному вопросу: "Желательно, конечно, чтобы с первого же шага земледельцы восприняли коммунальное пользование землей и прибегли к коммунальному способу ее обработки" (52). Однако на практике конкретные формы землепользования должны определяться самими крестьянами (53).

Крестьянский вопрос активно обсуждался и анархо-синдикалистами. Ярчук считал возможным даже поступиться принципом распределения по потребностям ради возможности направить максимум промышленной продукции в деревню - для оперативного налаживания продуктообмена (54).

Несмотря на общность многих положений во взглядах Аршинова и анархо-синдикалистов, последние не признавали его приоритета в формулировании конструктивной программы "второго дня" также, как анархо-коммунисты из "Анархического вестника" не признавали приоритета анархо-синдикалистов в постановке самой проблемы. Игра честолюбий способствовала раздуванию теоретических разногласий.

Чтобы подчеркнуть собственный приоритет в разработке конструктивной программы, Максимов опубликовал в 1924 г. свою статью 1917 г., в которой предлагалась модель постреволюционного общества.

Модель Г.Максимова основана на коммунистических и синдикалистских принципах: "Отрицая собственность на все орудия производства, отрицая частную торговлю продуктами потребления, мы говорим, что новая жизнь может быть построена... только путем организации производств... в производственные безвластные центры..." (55)

Основой системы является "производственная республика" фабрики - заводское "вече" и его "безвластный" исполнительный комитет. Однако производственное самоуправление является самостоятельным "только в рамках самого предприятия" (56).

Для того, чтобы предотвратить конкуренцию и неравенство между коллективами, Максимов считает необходимым создание регулирующих экономических центров, состоящих из делегатов предприятий. Предприятия объединяются по территориальному и отраслевому принципам. Их союзы также объединяются между собой - такая федерация федераций создается на различных уровнях вплоть до мирового.

Максимов не затрагивает проблему разграничения полномочий между отраслевыми и территориальными экономическими органами и между различными уровнями "безвластия". Однако органы определяют свою компетенцию не самостоятельно. Максимов предполагал, что вопросы разграничения компетенции будут решать сами производители на своих съездах (57).

Отрицание полной самостоятельности трудовых коллективов в принятии решений у Максимова обусловлено идеей равноправия и свободы. Рабочие должны иметь возможность свободно переходить с фабрики на фабрику (однако во избежании неразберихи они будут руководствоваться рекомендациями бирж труда), потребление должно осуществляться не путем продуктообмена между фабриками, а через распределительные механизмы. Максимов предлагает систему кооперативов, которые собирают сведения о потребностях своих членов, получают соответствующее количество продуктов и распределяют их в соответствии с заказами (58). Этот механизм будет опробован в Испании.

Модель, предложенная Максимовым, также оставляет без ответа множество вопросов, вокруг которых будет продолжаться идейная борьба в анархистской среде. Как стимулировать труд и избежать возникновения паразитических слоев населения, если распределение уравнительно? Как достигать согласия при неизбежных социальных конфликтах между различными производствами? Как заставлять подчиняться трудовые коллективы, которые не захотят поступиться своими экономическими преимуществами и не захотят пускать на свои производства работников, соблазнившихся более комфортными условиями труда?

Конечно, эта система еще не отражает задач первого дня после революции. Это скорее идеальная конструкция, к которой следует стремиться. Комментируя текст при его публикации в 1924 г., Максимов делает оговорки уже в духе идеи переходного периода. Он дает понять, что "после победы коммунистическо-синдикалистской революции" возникнет "политическая организация переходного периода" - советы, которые будут отмирать позднее, замещаясь структурами, предложенными в тексте 1917 г. (речь идет о территориальном самоуправлении) (59).

Для понимания идей Максимова того времени очень важен также его ответ на критику анархо-синдикализма К.Каутским. Максимов внимательно следил за развитием марксистской идеологии, о чем свидетельствует, например, его некролог на смерть Ю.Мартова (60). Подчеркивая свои разногласия с социал-демократическим учением, Г.Максимов не считал зазорным соглашаться с теми положениями марксизма, которые соответствовали анархо-синдикалистской концепции.

Поводом к выступлению Максимова стала критика Каутским "анархо-синдикалистского" принципа групповой собственности на средства производства. Каутский, по всей видимости, воспринимал этот принцип как анархо-синдикалистский, ознакомившись с сочинениями М.Бакунина. Однако Максимов категорически отрицает причастность анархо-синдикалистов к планам передачи средств производства в собственность трудовым коллективам.

Поддерживая аргументы Каутского, Максимов пишет: "Если отдельными фабриками завладеют занятые на них рабочие, и если эти новые владельцы будут производить на рынок и, следовательно, находиться в зависимости от условий сбыта, то - правильно заключает Каутский - как и прежде, одни предприятия будут развиваться и процветать, а другие - приходить в упадок и даже вовсе гибнуть" (61).

Такое динамичное общество, при котором процветание тех или иных групп трудящихся зависит от их конкретных трудовых успехов, от признания преимуществ их продукции рынком, где может происходить отраслевая перестройка экономики, сопровождаемая ликвидацией части предприятий, но на котором уже не действует частная собственность предприятия, не устраивает обоих теоретиков. Принцип равенства приходит в видимое противоречие с картиной имущественного неравенства на разных предприятиях. Но ситуация, при которой работники трудятся по-разному, а получают поровну - это тоже неравенство. Ключевым в системе ценностей, основанной на равенстве, является необратимость социального расслоения, отсутствие которой позволяет говорить о равенстве возможностей.

И Максимов, и Каутский считают, что групповая собственность на средства производства ведет к необратимому социальному расслоению: "Очень скоро рабочие разорившихся фабрик по отношению к рабочим процветающих фабрик очутятся в положении лишенных собственности пролетариев, которым при расширении деятельности процветающих фабрик и необходимости в дополнительной рабочей силе дадут работу, но уже не в качестве полноправных участников, а в качестве обыкновенных наемных рабочих" (62).

Это рассуждение входит в противоречие с некоторыми постулатами, высказанными самим Г.Максимовым. Во-первых, из постулата отсутствия государства после социальной революции следует, что отсутствует и сила, способная закрепить разделение на рабочих первого и второго сорта. Привлеченным на "процветающие" производства рабочим ничто не помешает участвовать в самоуправлении наравне с "ветеранами" предприятия. Сама работа на предприятии предполагает неотъемлемое право участвовать в делах производственной "республики".

Во-вторых, различные анархистские течения едины во мнении, что новая форма общественных отношений предполагает более приемлемые условия жизни для подавляющего большинства населения, чем в государственнических обществах. Именно поэтому система может поддерживаться свободно и без насилия. Если, тем не менее, значительная часть трудящихся попытается преодолеть новые отношения, ненасильственным путем восстановив эксплуатацию, то это значит только одно - система не может поддерживаться без насилия, так как значительная часть трудящихся заинтересована в нарушении ее принципов. Сдерживание превращения части трудящихся в элитную группу само требует образования специальной элитной группы, насильственно поддерживающей status quo.

Программа анархо-синдикалистов сохраняла свою близость экономическим построениям социал-демократии того времени. Рынок по-прежнему воспринимался как один из важнейших разрушительных компонентов капиталистического общества, от которого следует избавиться, передав средства производства не конкретным группам трудящихся, а абстрактной совокупности всех трудящихся.

В то же время постепенное распространение идеи переходного периода направило анархистскую мысль в сторону поиска динамичной экономической модели, способной постепенно, а не одним скачком, преодолевать недостатки капитализма. В этом смысле основным противоречием по вопросу о задачах революции, окончательно сформировавшимся к 1923 г., была проблема характера конструктивной модели "второго дня". Что это - общество, которое будет преодолено последующим развитием в сторону анархии, или не очень совершенная модель самой анархии, которая уже не будет качественно изменяться в дальнейшем? Ответ на этот вопрос разделял анархо-синдикалистское и радикальное анархо-коммунистическое крылья российской анархистской эмиграции.

Высказывания по стратегическим вопросам во второй половине 1924 г. - первой половине 1926 г. в основном повторяли сформулированные раньше положения. Тем не менее среди публикаций этого времени укрепляются акценты, подрывающие программу "единого и неделимого" хозяйства, которое должно возникнуть после революции.

Наиболее последовательно эта тенденция отразилась в работах автора "Дела труда", выступавшего под псевдонимом "Хлебопек", который прямо заявил: "после изгнания хозяев в амбарах и складах будет найдено далеко не столько предметов первой необходимости, сколько понадобится восставшим. Человек, более других повинный в том, что мы рисовали себе "второй день" днем воцарения довольства для всех - Кропоткин - последние годы сам отказался от своего (всеми нами когда-то воспринятого) представления о неисчислимых запасах, в любой момент могущих быть обнаруженными в обществе, решившем покончить с капиталистическим порядком" (63).

"Хлебопек" предупреждает о длительности ожесточенной борьбы с государственным строем, в ходе которой нельзя и думать о воплощении принципов анархии и коммунизма во всей полноте.

Комментируя статью "Хлебопека", радикальные анархо-коммунисты настаивают на том, что революционный процесс должен быть "с самого начала анархическим по существу" (64). Но разъяснения этой туманной фразы не приводится, что предвещает сложные терминологические споры в дальнейшем.

Более последовательно отрицание идеи переходного периода было выражено в статьях ветерана анархо-коммунизма М.Корн, которая прямо заявила: "... если классы еще не уничтожены, значит революция не достигла цели, и "второй день" революции еще не пришел" (65). Впрочем, коммунизм, который должен наступить сразу после революции, представляется Корн довольно пуританским. Необходимо лишь "справедливо" распределить то немногое, что находится в распоряжении общества (66).

Распределительная психология Корн определяет ее осуждение возможных отклонений самоуправляющихся коллективов от коммунистических способов распределения. Однако с такими "пережитками" следует бороться идейно, а не насильственно (67). Для Корн из этого рассуждения следует критика идеи "переходного периода", предполагающего "возведение" этих "переживаний в необходимую стадию" (68).

Возражения М.Корн против концепции переходного периода у М.Корн, при всем внешнем сходстве с критикой радикальных анархо-коммунистов, исходят из принципиально иных посылок. Надеясь на возникновение анархо-коммунистического общества в обозримом будущем, Корн не связывает его с определенной моделью, возникающей в ходе революционного акта. Социальная революция - это сам процесс приближения к коммунизму и анархии, который сопровождается потрясениями, но состоит не только из них. На своем пути к анархии анархисты должны четко представлять себе свои максималистские принципы и бороться за их воплощение. "А уже сама жизнь покажет, что окажется в данную минуту неосуществимым" (69).

Такой подход предполагает, что переходный период начался до революции и частично совпадает с ней. Анархия видится здесь не столько как модель, сколько как субкультура общества, которая должна со временем поглотить его целиком. По существу, революция представляется здесь не “апокалипсисом”, а довольно заурядным актом отмирания оболочки государства под воздействием уже совершенно анархизировавшегося общества: "Государство будет действительно разрушено только тогда, когда все его общественно-полезные функции будут у него отняты; оно отпадет за ненужностью, потому что никто не встанет на его защиту, если у него останется одна полицейская роль" (70).

Этот взгляд на проблему переходности более эволюционен, нежели представления сторонников концепции переходного периода, так как отодвигает в более отдаленное будущее грань социальной революции. Собственно, такая революция теряет социальный характер и становится политической констатацией наступления полного анархического коммунизма. В 1925 г. эта идейная конструкция осталась почти незамеченной, но впоследствии она приобретет заметное влияние. 

3. Революция классов или революция личности 

19. “Рабочий путь”. N 1. С. 5.
20. Там же. С. 7.
21. Там же. N 2-3. С. 4.
22. Там же. С. 5.
23. Там же. N 1. С. 6, N 2-3. С. 5.
24. Там же. N 4. С. 2.
25. “Анархический вестник”. N 2. С. 37.
26. Аршинов П.А. История махновского движения. С. 40.
27. “Анархический вестник”. N 2. С. 37.
28. Там же.
29. “Рабочий путь”. N 4 С. 3.
30. Там же. С. 2-3.
31. Там же. С. 3.
32. Там же. С. 4.
33. Там же.
34. Там же.
35. Там же.
36. “Анархический вестник”. N 2. С. 11.
37. Там же. N 3-4. С. 5.
38. Там же.
39. Там же. С. 6.
40. Там же.
41. Там же. N 3-4. С. 6.
42. Там же. N 2. С. 13.
43. Там же. С. 15.
44. Там же.
45. Там же.
46. Там же. N 3-4. С. 6-7.
47. Там же. С. 7.
48. Там же. N 2. С. 15-16.
49. Там же. С. 16.
50. Например, Там же. N 5-6. С. 20.
51. Там же. С. 21-22.
52. Там же. N 2. С. 14.
53. Там же.
54. “Рабочий путь”. N 4. С. 4.
55. Голос труженика. N 1. С. 24.
56. Там же.
57. Там же. С. 24-25.
58. Там же. С. 25-26.
59. Там же. С. 25.
60. “Рабочий путь”. N 1 С. 15.
61. Там же. N 6. С. 4.
62. Там же. С.4-5.
63. “Дело труда”. N 5. С. 7.
64. Там же. С. 8.
65. Там же. N 6. С.4.
66. Там же. С.5.
67. Там же. N 7-8. С. 3.
68. Там же.
69. Там же. С. 3-4.
70. Там же. N 6. С. 5.

Return to The Nestor Makhno Archive